Неточные совпадения
— Я только что пришел. Ils ont été charmants. [Они были восхитительны.] Представьте себе, напоили меня, накормили. Какой
хлеб, это чудо! Délicieux! [Прелестно!] И водка — я никогда вкуснее не пил! И ни за что не хотели
взять деньги. И все говорили: «не обсудись», как-то.
— Вот смотрите, в этом месте уже начинаются его земли, — говорил Платонов, указывая на поля. — Вы увидите тотчас отличье от других. Кучер, здесь
возьмешь дорогу налево. Видите ли этот молодник-лес? Это — сеяный. У другого в пятнадцать лет не поднялся <бы> так, а у него в восемь вырос. Смотрите, вот лес и кончился. Начались уже
хлеба; а через пятьдесят десятин опять будет лес, тоже сеяный, а там опять. Смотрите на
хлеба, во сколько раз они гуще, чем у другого.
Сказав это, он взвалил себе на спину мешки, стащил, проходя мимо одного воза, еще один мешок с просом,
взял даже в руки те
хлеба, которые хотел было отдать нести татарке, и, несколько понагнувшись под тяжестью, шел отважно между рядами спавших запорожцев.
«Довольно мне колоть вам глаза, — сказала она, — и так уж нет почти ни одной семьи, где я не
взяла бы в долг
хлеба, чаю или муки.
Да это ли одно?
возьмите вы хлеб-соль...
Любаша бесцеремонно прервала эту речь, предложив дяде Мише покушать. Он молча согласился, сел к столу,
взял кусок ржаного
хлеба, налил стакан молока, но затем встал и пошел по комнате, отыскивая, куда сунуть окурок папиросы. Эти поиски тотчас упростили его в глазах Самгина, он уже не мало видел людей, жизнь которых стесняют окурки и разные иные мелочи, стесняют, разоблачая в них обыкновенное человечье и будничное.
Погрозив пальцем, он торопливо налил и быстро выпил еще рюмку,
взял кусок
хлеба, понюхал его и снова положил на тарелку.
Самгин внимательно наблюдал, сидя в углу на кушетке и пережевывая
хлеб с ветчиной. Он видел, что Макаров ведет себя, как хозяин в доме,
взял с рояля свечу, зажег ее, спросил у Дуняши бумаги и чернил и ушел с нею. Алина, покашливая, глубоко вздыхала, как будто поднимала и не могла поднять какие-то тяжести. Поставив локти на стол, опираясь скулами на ладони, она спрашивала Судакова...
Но когда однажды он понес поднос с чашками и стаканами, разбил два стакана и начал, по обыкновению, ругаться и хотел бросить на пол и весь поднос, она
взяла поднос у него из рук, поставила другие стаканы, еще сахарницу,
хлеб и так уставила все, что ни одна чашка не шевельнулась, и потом показала ему, как
взять поднос одной рукой, как плотно придержать другой, потом два раза прошла по комнате, вертя подносом направо и налево, и ни одна ложечка не пошевелилась на нем, Захару вдруг ясно стало, что Анисья умнее его!
Но отчего же так? Ведь она госпожа Обломова, помещица; она могла бы жить отдельно, независимо, ни в ком и ни в чем не нуждаясь? Что ж могло заставить ее
взять на себя обузу чужого хозяйства, хлопот о чужих детях, обо всех этих мелочах, на которые женщина обрекает себя или по влечению любви, по святому долгу семейных уз, или из-за куска насущного
хлеба? Где же Захар, Анисья, ее слуги по всем правам? Где, наконец, живой залог, оставленный ей мужем, маленький Андрюша? Где ее дети от прежнего мужа?
Я считаю доход с
хлеба, а на оброчных надежда плоха: надо их
взять в руки и разобрать недоимки — на это на все понадобится месяца три.
— А где немцы сору
возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ка, как они живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя ноги, как гусыни… Где им сору
взять? У них нет этого вот, как у нас, чтоб в шкапах лежала по годам куча старого изношенного платья или набрался целый угол корок
хлеба за зиму… У них и корка зря не валяется: наделают сухариков да с пивом и выпьют!
— Ну, если в Вятке или Перми голод, а у тебя
возьмут половину
хлеба даром, да туда!..
— Ирландия в подданстве у Англии, а Англия страна богатая: таких помещиков, как там, нигде нет. Отчего теперича у них не
взять хоть половину
хлеба, скота, да и не отдать туда, в Ирландию?
Вы с морозу, вам хочется выпить рюмку вина, бутылка и вино составляют одну ледяную глыбу: поставьте к огню — она лопнет, а в обыкновенной комнатной температуре не растает и в час; захочется напиться чаю — это короче всего, хотя
хлеб тоже обращается в камень, но он отходит скорее всего; но вынимать одно что-нибудь, то есть чай — сахар, нельзя: на морозе нет средства разбирать, что
взять, надо тащить все: и вот опять возни на целый час — собирать все!
По-японски их зовут гокейнсы. Они старшие в городе, после губернатора и секретарей его, лица. Их повели на ют, куда принесли стулья; гокейнсы сели, а прочие отказались сесть, почтительно указывая на них. Подали чай, конфект, сухарей и сладких пирожков. Они выпили чай, покурили, отведали конфект и по одной завернули в свои бумажки, чтоб
взять с собой; даже спрятали за пазуху по кусочку
хлеба и сухаря. Наливку пили с удовольствием.
— Да уж это как есть, — подхватила сторожиха, и тотчас полилась ее певучая речь. — Это как мухи на сахар. На что другое их нет, а на это их
взять.
Хлебом не корми ихнего брата…
— Нет, голубчик, нам, старикам, видно, не сварить каши с молодыми… В разные стороны мы смотрим, хоть и едим один
хлеб. Не
возьму я у Привалова денег, если бы даже он и предложил мне их…
— А мы запрем Кронштадт да и не дадим им
хлеба. Где они
возьмут?
Наступаю на него и узнаю штуку: каким-то он образом сошелся с лакеем покойного отца вашего (который тогда еще был в живых) Смердяковым, а тот и научи его, дурачка, глупой шутке, то есть зверской шутке, подлой шутке —
взять кусок
хлеба, мякишу, воткнуть в него булавку и бросить какой-нибудь дворовой собаке, из таких, которые с голодухи кусок, не жуя, глотают, и посмотреть, что из этого выйдет.
На следующий день, когда я проснулся, солнце было уже высоко. Мои спутники напились чаю и ждали только меня. Быстро я собрал свою постель,
взял в карман кусок
хлеба и, пока солдаты вьючили мулов, пошел вместе с Дерсу, Чжан Бао и А.И. Мерзляковым к реке Билимбе.
Дашь ей
хлеб из левой руки да скажешь: жид ел, — ведь не
возьмет, а дашь из правой да скажешь: барышня кушала, — тотчас
возьмет и съест.
Надо было выяснить, каковы наши продовольственные запасы. Уходя из Загорной, мы
взяли с собой
хлеба по расчету на 3 дня. Значит, на завтра продовольствия еще хватит, но что будет, если завтра мы не выйдем к Кокшаровке? На вечернем совещании решено было строго держаться восточного направления и не слушать более Паначева.
С нами была тогда Наталья Константиновна, знаете, бой-девка, она увидела, что в углу солдаты что-то едят,
взяла вас — и прямо к ним, показывает: маленькому, мол, манже; [ешь (от фр. manger).] они сначала посмотрели на нее так сурово, да и говорят: «Алле, алле», [Ступай (от фр. aller).] а она их ругать, — экие, мол, окаянные, такие, сякие, солдаты ничего не поняли, а таки вспрынули со смеха и дали ей для вас
хлеба моченого с водой и ей дали краюшку.
Плантаторы обыкновенно вводят в счет страховую премию рабства, то есть содержание жены, детей помещиком и скудный кусок
хлеба где-нибудь в деревне под старость лет. Конечно, это надобно
взять в расчет; но страховая премия сильно понижается — премией страха телесных наказаний, невозможностью перемены состояния и гораздо худшего содержания.
Поп с поспешностию и с какой-то чрезвычайно сжатой молитвой хватил винную рюмку сладкой водки,
взял крошечный верешок
хлеба в рот, погрыз его и в ту же минуту выпил другую и потом уже тихо и продолжительно занялся ветчиной.
Однажды установившаяся степень довольства и перспектива обеспеченного досуга были слишком привлекательны, чтобы ввиду их даже избранник решился
взять посох в руки и идти в поте лица снискивать
хлеб свой.
— Иконостас — сам по себе, а и она работать должна. На-тко! явилась господский
хлеб есть, пальцем о палец ударить не хочет! Даром-то всякий умеет
хлеб есть! И самовар с собой привезли — чаи да сахары… дворяне нашлись! Вот я
возьму да самовар-то отниму…
Едал, покойник, аппетитно; и потому, не пускаясь в рассказы, придвинул к себе миску с нарезанным салом и окорок ветчины,
взял вилку, мало чем поменьше тех вил, которыми мужик берет сено, захватил ею самый увесистый кусок, подставил корку
хлеба и — глядь, и отправил в чужой рот.
— Пришел в сапогах, а ушел босиком? На что чище… Вон и ты какое себе рыло наел на легком-то
хлебе… да. Что же, оно уж завсегда так: лупи яичко — не сказывай, облупил — не показывай. Ну, чиновник, а ты как думаешь,
возьмут меня на вашей мельнице в заклад?
— А даже очень просто…
Хлеб за брюхом не ходит. Мы-то тут дураками печатными сидим да мух ловим, а они орудуют.
Взять хоть Михея Зотыча… С него вся музыка-то началась. Помнишь, как он объявился в Суслоне в первый раз? Бродяга не бродяга, юродивый не юродивый, а около того… Промежду прочим, оказал себя поумнее всех. Недаром он тогда всех нас дурачками навеличивал и прибаутки свои наговаривал. Оно и вышло, как по-писаному: прямые дурачки. Разе такой Суслон-то был тогда?
— Послушай, старичок, поговорим откровенно, — приставал Штофф. — Ты живой человек, и я живой человек; ты хочешь кусочек
хлеба с маслом, и я тоже хочу… Так? И все другие хотят, да не знают, как его
взять.
— Послушай, да тебя расстрелять мало!.. На свои деньги веревку куплю, чтобы повесить тебя. Вот так кусочек
хлеба с маслом! Проклятый ты человек, вот что. Где деньги
взял?
Я не понял ничего, но невольно запоминал такие и подобные слова, — именно потому запоминал, что в простоте этих слов было нечто досадно таинственное: ведь не требовалось никакого особого уменья
взять камень, кусок
хлеба, чашку, молоток!
Во время большой перемены я разделил с мальчиками
хлеб и колбасу, и мы начали читать удивительную сказку «Соловей» — она сразу
взяла всех за сердце.
Где же
взять и шубу, и пимы, и зимнюю шапку, и теплые варежки Тараску? Отнятый казенный
хлеб привел Мавру в молчаливое отчаяние. Вот в такую минуту Наташка и обратилась за советом к Аннушке, как избыть беду. Аннушка всегда жалела Наташку и долго качала головой, а потом и придумала.
Остался тем же и тем же — только четверть столетия старше, и уж меня
взяло отчаяние — когда-нибудь, чем-нибудь быть и даже на старость (от которой бог меня избавь) иметь спокойный угол и независимый кусок
хлеба.
— И что ж такое! И бог с тобою совсем: я и останусь. Авось без куска
хлеба не пропаду. Найдутся добрые люди, хоть из куска
хлеба возьмут еще. На старости лет хоть болонок на двор выпущать гожусь.
— И вот я
взял себе за Сарочкой небольшое приданое. Что значит небольшое приданое?! Такие деньги, на которые Ротшильд и поглядеть не захочет, в моих руках уже целый капитал. Но надо сказать, что и у меня есть кое-какие сбережения. Знакомые фирмы дадут мне кредит. Если господь даст, мы таки себе будем кушать кусок
хлеба с маслицем и по субботам вкусную рыбу-фиш.
Мы объехали яровые
хлеба, которые тоже начинали поспевать, о чем отец мой и Мироныч говорили с беспокойством, не зная, где
взять рук и как убраться с жнитвом.
М-lle Прыхина, ни слова не сказав,
взяла со стола огромный сукрой
хлеба, насолила его и бросила его в лицо Кергеля.
Хлеб попал прямо в глаз ему вместе с солью. Кергель почти закричал, захватил глаз рукою и стал его тереть.
Как ни робко выражено было мною сомнение насчет правильности наименования бунтовщиками мужиков, не соглашавшихся
взять предлагаемую им за
хлеб цену, но даже и оно видимо омрачило благодушие старика.
— Эх, Степан Лукьяныч, как это, братец, ты говоришь:"соврал!"Могу ли я теперича господина обманывать! Может, я через это самое кусок
хлеба себе получить надеюсь, а ты говоришь:"соврал!"А я все одно, что перед богом, то и перед господином!
Возьмем теперича хоть это самое Филипцево! Будем говорить так: что для господина приятнее, пять ли тысяч за него получить или три? Сказывай!
Он вынул из холщового мешка
хлеб, десяток красных помидоров, кусок бессарабского сыра «брынзы» и бутылку с прованским маслом. Соль была у него завязана в узелок тряпочки сомнительной чистоты. Перед едой старик долго крестился и что-то шептал. Потом он разломил краюху
хлеба на три неровные части: одну, самую большую, он протянул Сергею (малый растет — ему надо есть), другую, поменьше, оставил для пуделя, самую маленькую
взял себе.
— Вы мне дайте, дайте — мне! Уж я устрою, я сама найду ход! Я Марью же и попрошу, пусть она меня в помощницы
возьмет! Мне
хлеб есть надо, работать надо же! Вот я и буду обеды туда носить! Уж я устроюсь!
— Пойдет! — сказал Егор усмехаясь. Девушка налила себе чаю,
взяла кусок ржаного
хлеба, посолила и стала есть, задумчиво глядя на мать.
— Крестьяне! — полным и тугим голосом говорил Рыбин. — Бумагам этим верьте, — я теперь за них, может, смерть приму, били меня, истязали, хотели выпытать — откуда я их
взял, и еще бить будут, — все стерплю! Потому — в этих грамотах правда положена, правда эта дороже
хлеба для нас должна быть, — вот!
Мать вошла в комнату, села за стол перед самоваром,
взяла в руку кусок
хлеба, взглянула на него и медленно положила обратно на тарелку.
Весовщиков
взял большую картофелину, круто посолил кусок
хлеба и спокойно, медленно, как вол, начал жевать.
— Бумажки-то! Опять появились! Прямо — как соли на
хлеб насыпали их везде. Вот тебе и аресты и обыски! Мазина, племянника моего, в тюрьму
взяли — ну, и что же?
Взяли сына твоего, — ведь вот, теперь видно, что это не они!